Неточные совпадения
За эти дни я заметил только уссурийскую длиннохвостую неясыть — птицу, смелую ночью и трусливую днем; в яркие солнечные дни она забивается в глухие хвойные леса не столько ради корма, сколько ради
мрака, который там всегда господствует; уссурийского белоспинного дятла — самого крупного из семейства Picidae, птица эта держится в старых смешанных лесах, где есть много рухляка и сухостоев; клинохвостого сорокопута — жадного и задорного хищника, нападающего даже на таких птиц, которые больше его размерами; зеленого конька, обитающего по опушкам лесов, и черноголовых овсянок — красивых, желтобрюхих птичек с
черными шапочками на головках.
Наконец в стороне что-то стало
чернеть. Владимир поворотил туда. Приближаясь, увидел он рощу. Слава богу, подумал он, теперь близко. Он поехал около рощи, надеясь тотчас попасть на знакомую дорогу или объехать рощу кругом: Жадрино находилось тотчас за нею. Скоро нашел он дорогу и въехал во
мрак дерев, обнаженных зимою. Ветер не мог тут свирепствовать; дорога была гладкая; лошадь ободрилась, и Владимир успокоился.
Ромашов вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще гуще, еще
чернее и теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась за него руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к
мраку. В это время дверь, ведущая в кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив на мгновение в темноту большую полосу туманного желтого света. Кто-то зашлепал по грязи, и Ромашов услышал сердитый голос денщика Николаевых, Степана...
Но церковь была почти не освещена, только в алтаре да пред иконами, особо чтимыми, рассеянно мерцали свечи и лампады, жалобно бросая жёлтые пятна на
чёрные лики. Сырой
мрак давил людей, лиц их не было видно, они плотно набили храм огромным, безглавым, сопящим телом, а над ними, на амвоне, точно в воздухе, качалась тёмная фигура священника.
В
мраке расположены сильно озаренные круги, а между ними —
черная тень.
Тогда на несколько мгновений весь завод резко и страшно выступал из
мрака, а тесный ряд
черных круглых кауперов казался башнями легендарного железного замка.
Теперь уже тянулись по большей части маленькие лачужки и полуобвалившиеся плетни, принадлежавшие бедным обывателям. Густой, непроницаемый
мрак потоплял эту часть Комарева. Кровли, плетни и здания сливались в какие-то
черные массы, мало чем отличавшиеся от темного неба и еще более темной улицы. Тут уже не встречалось ни одного освещенного окна. Здесь жили одни старики, старухи и больные. Остальные все, от мала до велика, работали на фабриках.
Изида нашла и с помощью магических заклинаний оживила Озириса.] потерявшую брата-мужа, растерзанного злым Сетом-Тифоном, и кажется, что от ее непонятной фигуры исходит
черное сияние, облекая всё жутким
мраком давно пережитого и воскресшего в эту ночь, чтобы пробудить мысль о близости человека к прошлому.
Через секунду открылось четырехугольное отверстие горизонтального прохода, проложенного динамитом. Это — штольня. Вход напоминал мрачное отверстие египетской пирамиды с резко очерченными прямолинейными контурами; впереди был
мрак, подземный
мрак, свойственный пещерам. Самое
черное сукно все-таки носит на себе следы дневного света. А здесь было в полном смысле отсутствие луча, полнейший нуль солнечного света.
Потом ей снился высокий мост с железной решеткой, свист ветра, непроглядный
мрак,
черная пропасть реки, плескавшейся о каменные устои.
По обоим сторонам дороги начинали желтеть молодые нивы; как молодой народ, они волновались от легчайшего дуновения ветра; далее за ними тянулися налево холмы, покрытые кудрявым кустарником, а направо возвышался густой, старый, непроницаемый лес: казалось,
мрак черными своими очами выглядывал из-под каждой ветви; казалось, возле каждого дерева стоял рогатый, кривоногий леший… всё молчало кругом; иногда долетал до путника нашего жалобный вой волков, иногда отвратительный крик филина, этого ночного сторожа, этого члена лесной полиции, который засев в свою будку, гнилое дупло, окликает прохожих лучше всякого часового…
Внизу сгустился
мрак, и
черные тени залегли по глубоким лугам; горы и лес слились в темные сплошные массы; а вверху, в голубом небе, как алмазная пыль, фосфорическим светом горят неисчислимые миры.
Огонь ярко освещал только небольшое кругловатое пространство около решетки; даже нос лодки освещался уже слабо; круг света скоро поглощался
мраком, и еще темнее,
чернее казалась ночь, охватившая нас со всех сторон.
Он лег, и в полосу его сияния из
мрака выплыли невидимые до той поры суда,
черные, молчаливые, обвешанные пышной ночной мглой.
Проходя между барьером и первым рядом кресел, режиссер мог различить сквозь
мрак только арену цирка, обозначавшуюся круглым мутно-желтоватым пятном; остальное все: опустевшие ряды кресел, амфитеатр, верхние галереи — уходило в темноту, местами неопределенно
чернея, местами пропадая в туманной мгле, крепко пропитанной кисло-сладким запахом конюшни, аммиака, сырого песку и опилок.
Пруд, который еще так недавно представлял ряд отличных картин, теперь совсем
почернел и наводил уныние своей безжизненной мутной водой; только одна заводская фабрика сильно выиграла осенью, особенно длинными темными ночами, когда среди
мрака бодро раздавался ее гул, а из труб валили снопы искр, и время от времени вырывались длинные языки красного пламени, на минуту побеждавшие окружавшую тьму и освещавшие всю фабрику и ближайшие дома кровавым отблеском.
Но конца этой торговли Буланин уже не слышит. Перед его глазами быстрым вихрем проносятся городские улицы, фотограф с козлиной бородкой, Зиночкины гаммы, отражение огней в узкой,
черной, как
чернило, речке. Грузов, пожирающий курицу, и, наконец, милое, кроткое родное лицо, тускло освещенное фонарем, качающимся над подъездом… Потом все перемешивается в его утомленной голове, и его сознание погружается в глубокий
мрак, точно камень, брошенный в воду.
Владимир Сергеич подошел к окну и приложился лбом к холодному стеклу. Его собственное лицо тускло глянуло на него с надворья, словно в
черную завесу уперлись его глаза, и только спустя немного времени мог он различить на беззвездном небе ветки деревьев, порывисто крутившиеся среди
мрака. Их тормошил неугомонный ветер.
Силуэт «Фитиля» почти исчезал в темной полосе берега, часть рей и стеньг
чернела на засыпающем небе; внизу громоздился
мрак. Светлые водяные чешуйки вспыхивали и гасли. Прошло минут пять в глубоком молчании последняя атака тьмы затопила все. Аян вынул из-под кормы заржавленный железный фонарь, зажег его, сообразил положение и круто повернул влево.
Рыжий свет выпуклых закопченных стекол, колеблясь, озарил воду, весла и часть пространства, но от огня
мрак вокруг стал совсем
черным, как слепой грот подземной реки. Аян плыл к проливу, взглядывая на звезды. Он не торопился — безветренная тишина моря, по-видимому, обещала спокойствие, — он вел шлюпку, держась к берегу. Через некоторое время маленькая звезда с правой стороны бросила золотую иглу и скрылась, загороженная береговым выступом; это значило, что шлюпка — в проливе.
Я слушал шум ветра, стук и хлопанье дождя, глядел, как при каждой вспышке молнии церковь, вблизи построенная над озером, то вдруг являлась
черною на белом фоне, то белою на
черном, то опять поглощалась
мраком…
Очевидно, при известной обстановке, в день легкий или
черный, слово становится делом, обе стихии равноценны, могут заменять друг друга; за магическим действом и за магическим словом — одинаково лежит стихия темной воли, а где-то еще глубже, в глухом
мраке, теплится душа кудесника, обнявшаяся с душой природы.
Вошли. Всех обдало
мраком и сыростью. Засветили несколько свечек. Иосафу и другому еще студенту, второму басу после него, поручили исполнять обязанность дьячков. Священник надел
черные ризы и начал литию. После возгласу его: «Упокой, господи, душу усопшего раба Александра», Ферапонтов и товарищ его громко, так что потряслись церковные своды, запели: «Вечная память, вечная память!» Прочие студенты тоже им подтягивали, и все почти навзрыд плакали.
Единая мысль разбилась на тысячу мыслей, и каждая из них была сильна, и все они были враждебны. Они кружились в диком танце, а музыкою им был чудовищный голос, гулкий, как труба, и несся он откуда-то из неведомой мне глубины. Это была бежавшая мысль, самая страшная из змей, ибо она пряталась во
мраке. Из головы, где я крепко держал ее, она ушла в тайники тела, в
черную и неизведанную его глубину. И оттуда она кричала, как посторонний, как бежавший раб, наглый и дерзкий в сознании своей безопасности.
Мелькнуло еще два-три огонька разрозненных избенок. Кое-где на фоне
черного леса клубился в сыром воздухе дымок, и искры вылетали и гасли, точно таяли во
мраке. Наконец последнее жилье осталось сзади. Вокруг была лишь
черная тайга да темная ночь.
Блажен, кто вырос в сумраке лесов,
Как тополь дик и свеж, в тени зеленой
Играющих и шепчущих листов,
Под кровом скал, откуда ключ студеный
По дну из камней радужных цветов
Струей гремучей прыгает сверкая,
И где над ним береза вековая
Стоит, как призрак позднею порой,
Когда едва кой-где сучок гнилой
Трещит вдали, и
мрак между ветвями
Отвсюду смотрит
черными очами!
Месяц скрылся уже за близким горизонтом
черных гор, которые виднелись направо, и бросал на верхушки их слабый и дрожащий полусвет, резко противоположный с непроницаемым
мраком, покрывавшим их подошвы.
Во
мраке смутно представлялись те же неясные предметы: в некотором отдалении
черная стена, такие же движущиеся пятна; подле самого меня круп белой лошади, которая, помахивая хвостом, широко раздвигала задними ногами; спина в белой черкеске, на которой покачивалась винтовка в
черном чехле и виднелась белая головка пистолета в шитом кобуре; огонек папиросы, освещающий русые усы, бобровый воротник и руку в замшевой перчатке.
Ветер рвет ее
черные шелка и мечется в ее волосах.
Мрак сгущается.
В стекла глядела ночь, и только пушистые снежинки, налетая из
мрака, садились снаружи на
черные стекла и тотчас же таяли.
Смотрю, и точно, у ворот есть другая вывеска, на которой нарисованы армяк и поддевка и два
черные жилета с серебряными пуговицами, сияющими, как звезды во
мраке, а внизу подпись...
Все кружится в глазах Дуни, все туманится, все кроется
мраком, за ней гонятся какие-то чудовища с огненными глазами, чарующие огненные взоры
черной барыни ровно насквозь пронизывают страдающую девушку, но вдали в слабо мерцающем свете — он.
Как и в те три предыдущие ночи,
черная фигура метнулась привычным ей уже путем, мимо ряда кроватей, мимо Дуни и остановилась у крайней, совершенно тонувшей во
мраке постели… Дуня знает, что там, на этой постели, спит Соня Кузьменко.
В отношении Толстого к злу жизни есть одна поразительная особенность, которая резко выделяет его из сонма обычных обличителей жизни. Для большинства их жизнь — это
черная, глубокая пропасть; в ней из века в век бьется и мучается страдалец-человечество; зло давит его мрачною, непроглядною тучею, кругом бури, отвесные скалы,
мрак и только где-то
Как молния — бурную тьму ночи, постижение «тайны земной» только в редкие мгновения пронизывает душу Достоевского. Сверкнув, тайна исчезает,
мрак кругом еще
чернее, ни отсвета нигде, и только горит в душе бесконечная тоска по исчезнувшему свету.
В этой блаженной стране далекого будущего, там будет свет, радость, жизнь. Слабый отблеск золотого света чуть мреет в высоте, сквозь разрыв
черных туманов. Рвись из пропасти, пробивай в скалах трудную дорогу вверх, верь в блаженную страну; мреющий золотой отблеск будет светить тебе сквозь
мрак и бурю, даст тебе силы к жизни и борьбе.
И на этом светлейшем балу Земля, одетая
мраком, показалась Мне очаровательной незнакомкой в
черной маске.
Сумерки уже совершенно заменились темнотою ночи, над
черным профилем гор зажглась яркая вечерняя зарница, над головами на светло-синем морозном небе мерцали мелкие звезды, со всех сторон краснело во
мраке пламя дымящихся костров, вблизи серели палатки и мрачно
чернела насыпь нашей батареи. От ближайшего костра, около которого, греясь, тихо разговаривали наши денщики, изредка блестела на батарее медь наших тяжелых орудий, и показывалась фигура часового в шинели внакидку, мерно двигавшегося вдоль насыпи.
В разрывы
черных облаков тускло мигали редкие звезды. На земле было очень тихо. Из густого
мрака выплывали
черные силуэты кустов и деревьев, дорога чуть серела впереди, но привычною лошадью не нужно было править.
Ряды
черных фигур в косматых папахах, с иглами штыков, появлялись на невысоком холме, вырезывались на огне зари, спускались вниз и тонули во
мраке; над
черным горизонтом двигались дальше только
черные папахи и острый лес винтовок.
Светлый горизонт покрыла
черная зловещая туча и распространила вокруг нее тот непроницаемый
мрак, который вот уже пятнадцать лет, как не может рассеяться.
Антон отворяет окно на улицу. Ночь так темна, что город, кажется, скрыт под сводом земным; предметы слились в одну
черную массу. Едва может он различить движение нескольких фигур, то перескакивающих через решетки (или рогатки), то исчезающих во
мраке. Он следит их более слухом, нежели глазами.
Была ночь. Окрестность мызы рингенской слилась во
мрак, сгущенный
черною тучей, задвинувшею небо.
Вот, неподалеку от этой горы, сквозь
мрак черной осенней ночи мерещится на берегу Эльбы башня, омытая дождем.
Сзади
черной и глухо стонущей массой вздымался лес, а впереди тяжелая и
черная, как
мрак, принявший формы, надвигалась грозовая туча.
Резцов глубже засовывал руки в рукава полушубка. Впереди люнета смутно шевелился сухой, несрезанный каолян, слышался шорох его листьев. Отчего они шуршат? И повсюду что-то
чернело, осторожно шевелилось и старалось спрятаться в тишину. Вдруг, беззаботно к этой тишине, злобно и хрипло огрызнулась во
мраке собака; другая, молоденькая, жалобно завизжала. Там, в каоляне, они гложут неубранные трупы. И опять стало тихо.
Но о. Василий только посмотрел на него с суровым любопытством и дал отпущение грехов. У выхода Мосягин обернулся: на том же месте расплывчато темнела одинокая фигура попа; слабый свет восковой свечки не мог охватить ее всю, она казалась огромной и
черной, как будто не имела она определенных границ и очертаний и была только частицею
мрака, наполнявшего церковь.